С какого момента для меня приобрело смысл слово Чернобыль? Трудно сказать, впервые я его услышал уже после майских праздников это совершенно точно. О том, что рванула какая-то атомная станция, мы услышали еще до них, но, как человек достаточно в тот момент аполитичный и семьей замотанный (у меня третьего марта родился второй сын, когда первому было чуть больше полутора лет), я, честно говоря, сначала не очень поверил во взрыв. Ну, какая-то авария, может быть даже с выбросом радиоактивности, но чтобы атомный взрыв? То есть до появления официальных сообщений, почему-то, то, что это может быть взрыв не атомный, никто не подумал. Тем более, что к тому моменту все уже начали посмеиваться над горбачевской гласностью, когда говорится о чем попало и где попало, не верилось, что атомный взрыв кто-то решится скрывать.
Когда же пошли первые официальные сообщения, то соответственно сразу же пошли разговоры о том, что взрыв не случаен, в качестве неоспоримых доказательств диверсии приводились разного рода рисунки, которые публиковались в газетах приблизительно за неделю до взрыва. Нашлись, конечно же люди, которые на этом деле то ли пошутили, то ли поиздевались, выпустив второго мая одну из центральных газет с отчетом о первомайской демонстрации, оформленную парой гвоздик на каждой странице. Эту газету я помню хорошо и в случайность этого не верю, а вот в то, что кто-то за неделю до того совместил два снимка на двух страницах, один – со станцией, второй – со взрывом, так что если посмотреть на просвет то получался взрыв на станции, верится слабо. Нужно помнить, что до аварии о чернобыльской станции вообще много писали, так как там был почти готов к запуску пятый реактор, так что любые совпадения вполне возможны. Могу сказать, что до конца мая слово Чернобыль уже успело занять свое место, и масштабы произошедшего у нас в Академгородке ни у кого сомнений не вызывали.
Работал я тогда в Институте Теоретической и Прикладной Механики, точнее, там я работал, а числился и получал зарплату – в МСУ 78 треста Химэлектромонтаж.
Все это в те годы называлось система проданных людей. Экономической основой подобных вещей было то, что существовало два вида денег, наличные и безналичные, и разница между ними была существенна. Суть происходящего была в следующем: у института не хватало ставок на проведение работ, особенно тех, которые относились к обслуживанию экспериментов, то есть были как бы вторичны. Можно было идти по пути того, чтобы в верхах пробивать новые ставки, а можно было поступить по другому – заключить договор на обслуживание или выполнение каких-либо работ, например, тех же работ по связи на обслуживании трубы со сторонней организацией и платить им по смете. Выглядело это следующим образом, институт за нашу работу выплачивал управлению порядка 4 000 рублей в месяц, а управление выплачивало нам около 400 рублей на руки. Интересно было всем! Институт экономил ставки, которые мог пустить на свое усмотрение, управление имело без хлопот какой-то выполненный объем в денежном выражении, а наша зарплата была несколько выше той, что мы получали бы в институте. Но всякие плюсы имеют свои минусы, мне трудно оценить какие минусы имели институт и управление, но для нас, непосредственных исполнителей, неудобство состояло в том, что в любой момент нас могли сдернуть из института на день-два, а то и на месяц, на ликвидацию какого-нибудь прорыва. Конечно же, это не случалось каждый день, и даже не каждый месяц.
Как известно, генподрядчиком по строительству саркофага был Сибакадемстрой под управлением Лыкова, поэтому ребят из Новосибирска непосредственно в главных точках работ было с избытком. Хотя, может, я и хватил лишку со словами, что всем это известно, так как официально там работы вело 605 монтажно-строительное управление, по крайней мере, все бумаги, которые у меня остались, помечены именно этим словом, но реально саркофаг все же строил Сибакадемстрой. Так вот, с начала июня, видимо с момента решения того, что и как будут строить, поехали первые знакомые мне люди на работы по ликвидации аварии, а к июлю эти командировки стали массовыми. В средине июня стало известно, что от нашего управления тоже поедет группа, это никого не удивило, так как Химэлектромонтаж генеральный субподрядчик Сибакадемстроя. Это означало одно: там, где работает Сибакадемстрой, обязательно все работы по электрике и связи достанутся нашему тресту, и, если электриков было много, то связистов - только наш участок. Что делать и какие работы предстоят, конечно же, никто не знал, но об этом, как-то никто и не задумывался. Что говорилось, когда об отправке заходила речь? Честно признаться не помню, дневников я тогда не вел, так что в памяти остались только общие ощущения об обстановке. Помню, что преобладающее мнение о тех, кто едет в зону было достаточно однозначно – смертники.
Не помню откуда, но кто-то добыл книгу об исследованиях последствий радиационного облучения в Японии и ликвидаторов последствий аварии, когда американский самолет уронил атомную бомбу где-то в Гренландии. Сама книга была слишком научна, чтобы я запомнил что-либо, кроме конечных графиков, но из них без вариантов следовало, что для тех, кто получает не смертельные дозы, критическим становится пятый год: именно на него приходится наибольшее количество заболевших, далее - к концу десятого года заболевают практически все, те же, кто перевалили десятилетний рубеж, как правило, уже не выпадают из общей статистики заболеваемости для своего возраста. Основной причиной смертей облученных, конечно же, был, по этой книге, рак, но там совершенно четко указывалось, что в первую очередь у человека проявляются поражения нервной системы и системы кровообращения. То есть сказать, что мы не знали на что шли - нельзя. Опять же напоминаю, что 3-его марта у меня родился второй сын и никакого желания прямо сейчас куда-либо уезжать, с перспективой через пять лет лечь помирать, у меня, конечно, не было. Да и вообще я чувствовал происходящее, как что-то достаточно от меня далекое, и такое, на что я повлиять не в силах, а посему и особого моего внимания не требующего, точнее, не требующего от меня каких-то активных действий. Точно такое же отношение было к войне в Афганистане тогда и к войне в Чечне сейчас. Как-то мне казалось, что меня это не может задеть никаким боком.
Уже в средине июня, видимо, когда получали аванс, нас всех собрали на участке. Я точно помню, что не было специально объявлено о том, что будут набирать ликвидаторов, если бы был сбор желающих, я бы просто туда не поехал. Не помню точно, как я оказался в прорабской, помню, что мы стояли полукругом перед столом, было хорошо известно, что нужно определенное количество человек, а Щербаков, начальник участка по очереди спрашивал у каждого согласен он или нет. Никаких угроз или уговоров или объяснения важности задач не было, просто задавался вопрос, просто на него отвечали.
Я на все это еще смотрел как бы со стороны, никак не осознавая, что все это меня хоть как-то касается, все-таки я проданный человек, и как бы не строитель и так далее, и так далее. Когда обратились ко мне, я, честно говоря, не сразу понял, что это предложение поехать, решил, что я чего-то прослушал и меня о чем-то спрашивают касательно работы, возможно о необходимости заменить кого-то из уезжающих. Очень не сразу до меня дошел смысл вопроса, первая реакция была отказаться, слишком много проблем дома с детьми и так далее, но тут я сообразил, что место осталось одно, а за мной стоит только Саша, который женился неделю назад. Дальше все встало на свои места очень просто – если отказываюсь я, едет Саня, если он едет, то он, в лучшем случае, остается бездетным или с ребенком инвалидом, а у меня двое здоровых. И хотя я уже открыл рот, чтобы сказать "нет", я согласился.
Не знаю почему теперь мне хочется оправдаться, тогда этих мыслей не было, это было просто нормально и естественно в той, довоенной, жизни, если не ты то кто? Теперь очень многое изменилось, в отношениях между людьми и почему-то мне очень хочется отметить, что мое согласие не было подвигом, а было нормальным человеческим поступком, который ни у кого не вызвал ни удивления ни восхищения, ни порицания. Это было нормально, и никто никак на это не реагировал, да я и не ждал какой-либо реакции.
Не могу не сказать о том, что уже тогда, когда мы все соглашались, каждый из нас искал себе некоторое оправдание перед миром: в восьмидесятых уже было достаточно сильное ощущение, которое можно сформулировать как: "не хочу быть рыжим" или "а я, что, рыжий, что мне больше всех надо?". Но, тем не менее, мы были воспитаны, так, что первым себе задавался вопрос, если не ты то кто?
«За все расплатившись сполна, расходимся мы понемногу...» Н. Сиволобов.